Archive of Our Own ^beta

— Ты давно с ним не говорил.

Крис переводит взгляд с Эммы на протянутый телефон, как на мину нажимного действия. Тронь — и взлетишь на воздух. Самое противное в том, что никаких уточнений не требуется. Ему не надо спрашивать, про кого она, ей — хочет ли он.

Иногда Крис думает о том, чтобы купить себе телефон, но тут же отказывается от этой идеи. Тогда Эмма перестанет быть такой надежной стеной, за которой Крис может спокойно писать.

— Я еще даже не начал сценарий. — Он сжимает руки за спиной.

Не спрашивает риторически: «О чем мне с ним тогда разговаривать?» Молчать во время звонка куда хуже, чем при личной встрече; тишина становится не неловкой, но жуткой, напряжение растягивается и трещит помехами. Крис отвлекается и записывает эту мысль в карманный блокнот: мало ли, пригодится.

— Как будто это единственная тема для разговора.

Не единственная, но это самый удобный предлог. Потом легко перейти на фильмы, идеи, символы, легко проговорить несколько часов кряду. Но предлог традиционно один, и разбивать эту традицию — все равно что говорить прямо.

В первый раз, когда там, больше двадцати лет назад, все было примерно так же. Но тогда традиции только зарождались, он сам творил их с щедрой помощью Эммы.

— Он очень хорош, — сказал Крис Эмме, когда они выходили из кинотеатра. — Не самая привычная манера игры, но эмоции, а какие у него глаза! Затягивает с собой, буквально требует на него смотреть, и отказывать не хочется.

— Хочешь с ним поработать?

— Да, но... На Бэтмена он не подходит, тебе не кажется? И вдруг мы с ним не сработаемся?

Бэтмен как раз находился в стадии каста, и они с Эммой в основном думали про Бейла. Эмма пожала плечами.

— Так поговори с ним сначала, если понравится — позови на пробы. Посмотришь, на что он способен, и потом подберешь героя.

Она раздобыла его контакты удивительно быстро, и Крис сам не заметил, как оказался с ее мобильным в руке. Обычно Эмма сама занималась предварительными соглашениями, а он уже после решал, кто подходит им лучше.

Крис позвал его поговорить. В первые полчаса он уже понял, что да, да, Господи, конечно они сработаются, еще бы, — и поскольку они конечно бы сработались, проговорил с ним до вечера, переходя от фильмов к пьесам, от пьес к актерам, а от актеров, совершенно непостижимым образом, к теории драмы.

Киллиан сначала заметно стеснялся, но ко второму часу расслабился. Сдержанные, оборванные жесты стали размашистыми и плавными, улыбка больше не стиралась пальцами, и Крис поймал себя на том, что уже, безо всяких проб, раскладывает его на кадры.

Его можно было раскладывать бесконечно, со всех ракурсов и во всех положениях, как будто у него обе стороны рабочие, и нельзя было решить, с какой же лучше смотреть. Крис потерял нить их беседы, пока пытался решить эту загадку, и попробовал нагнать на последнем предложении. Голос, голос-то тоже был... Ох, какой у него голос. Крис даже не мог сказать, подходит он лучше на антагониста или протагониста; хорошо было бы и так, и так.

— Мы отправим всю информацию о пробах вашему агенту. Примерите костюм Бэтмена, — сказал Крис, когда беседа исчерпала сама себя, а Киллиан начал все чаще зевать.

Киллиан потер глаза таким невозможно искренним и детским жестом, что его захотелось обнять и уложить в кровать. Крис потряс головой и вместо этого протянул ему руку.

— Спасибо, Крис, — Киллиан улыбался и не собирался, кажется, его руку выпускать. — За приглашение, за беседу. Мне все кажется, что я сплю.

Крису казалось, что если кто и спит, так это он. Он был очарован совершенно и совершенно ничего не мог с этим поделать.

Эмма поняла все по одному лишь взгляду, Боже, как он любил эту женщину.

— Настолько хорош? — спросила она вместо того, чтобы ревновать или злиться.

— Еще лучше, — ответил он честно.

Между съемками и постпродакшеном они общаются редко. Крис обычно звонит ему, когда сценарий готов, кто-то приезжает к кому-то (не особо важно), сначала обсуждается, конечно, сценарий — работа в первую очередь, — а потом разговор сам собой развивается и течет, как и положено хорошему разговору.

После некоторых интервью они не могли разойтись легко; выходили, разговор держал их, и тогда Крис придумал себе еще одну традицию: распахивать дверь машины перед Киллианом, чтобы закончить дома. Это лишь течение жизни, отраженное в них, преломляющееся и текущее.

У них разные жизни и разные страны. У них разные жены и разные дети, и реки их текут, пересекаясь лишь иногда, до прискорбного редко.

Крис пишет не столько сценариев, чтобы звонить часто. Он звонил ему со вторым «Бэтменом». С «Началом». Они вместе перебирали героев, и Киллиан выбрал себе Фишера — как же ему пошло, Крис не смог бы придумать лучше. В третьего «Бэтмена» он дописал сюжетную линию, лишь бы звонок стал возможен.

Эмма каждый раз протягивает ему телефон — только и единственно ради этого. С остальными она говорит сама. Она протягивала ему телефон и во время «Интерстеллара», без вопросов и лишних слов, только Крис смотрел на сценарий и проклинал его.

Сценарию не нужен был Киллиан. Звонок был возможен, но заранее бесполезен. Киллиан был занят на съемках, и разговора не получилось.

Крис и хотел бы писать чаще, раз именно это пересекало с прекрасной неизбежностью их потоки, только вот он привык делать свою работу хорошо, а работа привыкла к неторопливости. Требовала от него времени и одиночества. Отсутствия этих разговоров.

Как будто они были идеально совместимы только на одном коротком отрезке. С Эммой работа смирилась очень давно и поставила ее на службу себе. Крисом иногда завладевает смутное, но тяжелое чувство вины, будто он лишил Эмму какой-то другой жизни, где она могла бы заниматься чем-то своим.

Она всегда говорит, что ей не нужно другой жизни, что ее все устраивает. Крису все равно чудится в этом жертва, больше ее только в том, как она протягивает ему телефон. Она ведь все понимает, но не позволяет себе произнести это вслух. Он иногда думает, что сказал бы в ответ на прямой вопрос, если говорить тут все равно не о чем.

«Оппенгеймер» потребовал его и только его. Его во всем великолепии, с обеими рабочими сторонами и невозможно глубокими глазами. Эмма даже не протянула — всучила ему телефон и с улыбкой сказала:

— Звони же, давай.

С их последнего разговора прошло два года. Будто бы вечность. Будто бы пара дней, потому что стоило привезти сценарий, вернуться от Бэкона, и все стало так же легко, как всегда. Даже еще легче, потому что Крис наконец-то чувствовал: создал что-то достойное этого таланта.

Не потому, конечно, что считал другие свои вещи недостаточно хорошими, отнюдь, просто... Все еще недостойными. Недостаточными. Неспособными раскрыть его. Киллиан только рад был раскрыться, горел уже, горел заранее, даже не увидев еще текст, это слышно было по тихому, с присвистом: «Да, я согласен» в телефонной трубке.

Будто Крис предложил ему не главную роль, а что-то иное. В смятении Крис положил трубку раньше, чем разговор мог бы продолжиться.

— Занят? — спросила Эмма.

— Наоборот. Он согласен.

— Неужели ты думал иначе?

Она всегда наклоняет голову влево и поднимает брови, если считает его дураком. Чем выше задраны брови, тем больший он сегодня дурак. В тот день они оказались задраны максимально.

— Он же еще не читал.

Эмма сделала такое движение, будто попыталась задрать брови еще выше и не смогла.

— Тебе же не нужно проводить с ним пробы, чтобы предложить роль. Почему ему нужно видеть сценарий, чтобы согласиться играть? Вы слишком хорошо друг друга знаете.

Недостаточно хорошо. Слишком мало. Крису никогда не станет достаточно, не с их традициями разговоров раз в пару лет и переглядыванием (зачем им слова еще и там) на съемках. Когда между ними барьер камеры, Киллиан понимает его с одного взгляда. Взглядом Крис может выразить целое предложение.

Когда рядом нет ее величества камеры, Крис почему-то забывает об этой своей способности — и о том, что Киллиан обладает ровно противоположной. После их встреч саднит горло и пощипывает язык. Крис редко говорит так много. Он знает, что Киллиан не говорит так много никогда. Только с ним. Такие признания они дарят друг другу спокойно, вместе с улыбками и объятиями.

Иногда Крису тоже кажется, что они знают друг друга слишком хорошо. И только поэтому никто из них не пытается вырваться из плена опутавшей их традиции. Они давным-давно переросли желание попрать каждую и выяснили, что обычаи все еще зачем-то нужны. Может, мир схлопнется, если Крис позвонит вот так.

Эмма кладет телефон на журнальный столик разблокированным экраном вверх. Конечно, там уже открыт нужный контакт. Это почти объявление войны, в которой Крис заранее поражен. Ему хочется театрально воздеть руки к нему и возопить: «За что ты со мной так?!» — только ему никогда не давалось актерское ремесло, и он знает, что выглядеть это будет не смешно и не органично.

— Он, кстати, в ЛА, — стреляет Эмма сразу в упор.

У Криса нет бронежилета сценария, и это нечестно. Он беззащитен, как рак-отшельник, пока идея не обросла хитиновым панцирем вокруг него. Может, не рак-отшельник, но он не очень хорошо помнит зоологию, чтобы подобрать точное сравнение.

— Я знаю это, — продолжает она, — потому что он звонил мне вчера.

Киллиан не звонит первым. Уж точно не Эмме — не ему. Крису кажется, традиция стала падать и огрела его по голове тяжелой дубовой доской.

— Он звонил тебе вчера?

— Он звонил мне вчера. — Эмма улыбается.

— И что... он сказал?

— Что он в ЛА.

Это перестает иметь хоть какой-то смысл. От бессмысленности рябит перед глазами, и он смотрит на Эмму сквозь эту рябь, умоляя о партии гуманитарной помощи. Какой ему новый сценарий, если он еще толком не отошел от трех предыдущих.

— Я тоже удивилась. Собиралась передать тебе трубку, но ты читал, так что мы решили тебя не отвлекать. Он сказал, что в ЛА и что если у тебя будет время...

Осколки традиции распирают голову, упираясь в виски. Крис трет их пальцами, как будто это поможет. Экран у телефона давно почернел. Эмма перехватывает его взгляд и снова протягивает ему телефон. Крис больше не спрашивает, о чем они могли бы поговорить. Традиция все равно взорвана до самого основания, и никаких новых на ее месте еще не успело вырасти.

В этой оглушенной от взрыва тишине легко нажать на кнопку вызова.

Пока раздается первый гудок, Эмма сжимает его руку и поднимается с дивана.

— Если тебе нужно от меня благословение, то я не против.

Еще длинный гудок. Еще оглушительный взрыв. Есть вещи, которые они с Эммой никогда не обсуждали вслух — не потому, что кто-то из них боялся, а потому, что не было необходимости. Крис не думает, что необходимость когда-то возникнет. Эмма, очевидно, прямо противоположного мнения.

Он не успевает ничего спросить, потому что гудки прекращаются, и вместо них раздается голос, который прекрасно справляется с любой ролью.

— Да?

Крис не слышал его слишком давно (всего лишь три месяца, даже не пару лет) и забыл, что от него могут как возникать, так и прекращаться любые взрывы.

— У меня нет сценария, — говорит он, опуская приветствия. Раз уж они избавляются от традиций, надо подходить к делу основательно.

— Я знаю. Эмма сказала.

Молчание в телефоне содержит отвратительно много напряжения. Крис редко говорит не лично и совсем не привык к нему, так что сдается первым.

— Но... Приезжай.

— Я свободен вечером.

— Посмотрим кино?

— Я согласен, — говорит Киллиан, и Крису кажется, что он мог бы предложить что угодно и получить точно такой же ответ.

Совершенно точно такой же. Вместе с альтернативным мнением Эммы это создает эффект мгновенного вакуума. До вечера он не рассасывается. Если реки смогут выбирать, когда и насколько их русла пересекаются, не схлопнется ли от этого мир?

Крис так задумывается над этим вопросом, что вздрагивает от звонка в дверь. Проверить это получится только в экспериментальном порядке, слишком поздно для теоретических выкладок.