Work Text:
Как у вас там с мерзавцами? Бьют? Поделом!
Ведьмы вас не пугают шабашем?
Но, не правда ли, зло называется злом
Даже там — в добром будущем вашем?
(с) Высоцкий
Когда Хорус вышел из Храма Змеи живым и невредимым, чудесным образом исцелившись от своего смертельного ранения, Гарвель Локен признал, что был неправ, укоряя своих братьев по Морнивалю, Абаддона и Аксиманда, в том, что те доверили излечение примарха колдунам и мистикам. Ведь главным было то, что Хорус вернулся к своему осиротевшему Легиону, кем бы ни были спасшие его жрецы и что бы они для этого ни делали – но теперь, почти год спустя, Локен сомневался в этом.
Пережитое на пороге смерти изменило Хоруса: больше он не шутил со своими верными капитанами, не призывал четверых морнивальцев для совета, предпочитая компанию капитана Эреба из легиона Несущих Слово – Локен не обиделся бы на то, что примарх пренебрегает его мудростью (каковой Локен видел в себе не слишком много), но и через братство Морниваля прошла трещина после того жаркого спора на Давине, у дверей Храма Змеи, в котором Абаддон и Аксиманд не желали слушать доводов Локена и Торгаддона.
Словно душу свою оставил Легион на Давине: Хорус перестал быть своим солдатам отцом, и солдаты больше не ощущали себя братьями. Хорус сделался мрачным и полюбил войну куда больше, чем раньше, отбросив сожаления о тех, кто гибнет на поле брани – а ведь еще пару лет назад он горевал и о погибших врагах, заблудших детях рассеянного по галактике человечества.
Рациональное и материалистическое воспитание в духе Имперских Истин не давало Локену подумать, что на его примарха, да и на многих боевых товарищей на Давине навели порчу, и Локена утешали только сны, в которых перед ним вставала древняя Терра, где под голубым небом и на зеленых лугах шла куда более веселая война. Во снах и соперники Локена, и он сам не были гигантами-Астартес, они все, пожалуй, сильно уступали в росте и солдатам имперской армии, и их мечи были столь тонкими, что походили на игрушки. На сражающихся под древним небом Терры не было доспехов, они бравировали своим презрением к смерти и собирались жить и умереть изящно, почти танцуя. А лучше всего было то, что и друзья, и враги в этих снах жили с возвышенным понятием о чести.
Локен и во сне прекрасно помнил, куда нужно колоть противника, чтобы убить наповал – но несмотря на свое раздражение и прежние счеты, кольнул франтоватого графа в плечо.
– Мы деремся уже в третий раз, и в четвертый, вероятно, я вас все же убью, – беззлобно сказал Локен и протянул графу руку, чтобы помочь ему встать.
– В таком случае, будет лучше для вас и для меня, если мы остановимся на третьем разе, – ответил раненый. – Черт побери, я к вам больше расположен, чем вы думаете! Ведь еще после нашей первой встречи я бы мог добиться того, чтобы вам отрубили голову: мне стоило только сказать слово кардиналу.
Проснувшись после подобного сна, Локен обычно долго лежал на спине, глядя в потолок каюты: на сердце у него в такие моменты было одновременно и светло, и паршиво, потому что внизу, на Аурее, шла война, совсем не похожая на его сны, а больше похожая на скотобойню. И чем дальше, тем разительнее становился контраст между снами, на которые отзывалось сердце, и действительностью, от которой воротило с души – и наконец, когда была выиграна последняя битва и закончена последняя резня, терпение Гарвеля Локена лопнуло.
– Знаешь что, Тарик, – сердито сказал Локен своему товарищу Торгаддону, стоя над трупом армейского генерала, которого кто-то в последней схватке застрелил из болтера в спину. – Нам пора объясниться с Абаддоном и Аксимандом насчет того, что происходит в Легионе. Напишем-ка им вызов и отправим вместе с погребальной процессией, которая повезет тело генерала на наш флагман.
– Ты собираешься вызвать их на поединок? – потрясенно спросил Торгаддон.
– Черт возьми, да! – воскликнул Локен. – Либо они вспомнят нашу дружескую клятву и вместе мы найдем того каналью, который запятнал честь Легиона предательским выстрелом, либо пусть за нас объясняются мечи!
Четверо капитанов сошлись на поверхности Ауреи ночью, на берегу озера, в котором отражалась растущая луна – совсем как несколько лет назад на «новой Терре», где Локена приняли в братство Морниваля. Только сейчас все было наоборот, и самым необычным Торгаддону казалось то, что обычно рассудительный Локен кипел от ярости, а вот срывистый Абаддон был спокоен и немного печален.
– Мы получили ваше письмо, Гарвель, и мы пришли, – с достоинством сказал Абаддон, указывая на себя и Аксиманда. – Судя по вашему письму, вы считаете нас виновными в гибели генерала Варваруса – хотя на поверхности были тогда только ваша рота и рота Тарика.
– Parbleu, Ezekiel! – вскричал Локен, и на Аурее зазвучал старый французский язык, которого и Терра не слышала уже много тысячелетий. – Вы думаете, я забыл о существовании вашей тайной воинской ложи, в которой из нас состоите теперь только вы и Аксиманд? Где и плести заговоры, если не там – там, где меня одного хотели обвинить в побоище во время перенесения раненого Хоруса на флагман? Там, где хотели выдать меня военному трибуналу? Вы были при этом оба – и вы смолчали!
– Вас, тем не менее, никто не выдал трибуналу, Гарвель, – заметил Абаддон.
– Прекрасно! – продолжал бушевать Локен. – Но никто не надавал пощечин канальям, которые это предложили! А теперь полюбуйтесь на последствия: мерзавцев становится все больше, когда их не бьют – и кто-то из наших боевых братьев застрелил в спину генерала армии, с которой мы сражались бок о бок.
– Именно генерал Варварус хотел отдать вас, да и нас, под трибунал, – напомнил Аксиманд. – Он давно раздражал и примарха, и многих в Легионе…
– Уж не оправдываете ли вы удар в спину, Аксиманд? – набросился на Аксиманда Локен. – Не знаю, как вы, а я не собираюсь служить с подлецами!
– Я присоединясь к мнению Гарвеля, Аксиманд, – выступил вперед Торгаддон. – Либо вы с Абаддоном с нами, либо… – и Торгаддон первым обнажил меч, а вслед за ним схватились за мечи Локен и Аксиманд.
– Assez! – воскликнул Абаддон и бросил свой меч себе под ноги. – Воитель изменился на Давине, и вслед за ним изменился Легион – но ничто не должно заставить нас изменить нашей дружбе. Мы сражались рядом десятки лет. Мы приходили друг другу на помощь в трудную минуту, мы вместе встречались со смертью и вместе ускользали от нее. Гарвель, я люблю вас как сына. Торгаддон, Аксиманд – я горжусь тем, что мне довелось служить с вами. И я клянусь, что никогда мое оружие не будет обращено в вашу сторону.
Как бы ни был тронут речью Абаддона Торгаддон, от его внимания не ускользнуло, что уже второй его друг внезапно переходит на какой-то странный язык, который Торгаддон почему-то прекрасно понимает.
А Локен был просто счастлив тому, что действительность наконец пришла в согласие с его прекрасными снами.
– Вашу руку, мой друг! – потребовал Локен, шагнув к Абаддону и отбросив в сторону свой меч. – Право, я словно ожил, наконец услышав ваш голос.
В последние недели Аксиманд стал суеверным, и началось это как раз с того собрания ложи, на котором Эреб и Таргост предлагали выдать Локена армейским властям. Благородный Торгаддон, рассказывая об этом Локену, утверждал, что Абаддон и Аксиманд промолчали – относительно Абаддона это было верно, но Аксиманд на том собрании поддержал Эреба и с тех пор чувствовал себя неуютно, словно ожидая, что мстительные фурии вот-вот вцепятся ему в загривок.
А еще больше того Аксиманд робел перед Локеном, перед которым он был виноват, и во время объяснения на Аурее предчувствовал, что, дойди дело до мечей, никакое фехтовальное искусство не сохранит его от справедливой мести оболганного капитана. И Локен словно почувствовал эту слабину и уже на следующий вечер явился к Аксиманду с несусветными идеями.
– Абаддон вчера верно сказал: Воитель изменился после Давина, и Легион изменился вместе с ним, – с места в карьер начал Локен. – Зря вы на Давине отдали Воителя колдунам – так что и исправлять это будете вы, господин аббат.
– Господин, простите, кто? – не понял Аксиманд.
– Послушайте, Аксиманд, вам разве не снились последнее время странные сны? – спросил Локен, переходя на французский и будучи практически уверен в положительном ответе, ведь Абаддону, как оказалось, они снились тоже. – Например, сны, в которых вы являетесь – ну скажем так, жрецом?
– Ничего мне не снилось, – солгал Аксиманд, потому что на самом деле ему вчера снилось, как Локен отрубает ему за предательство лицо, а потом, когда апотекарии пришивают лицо Аксиманда обратно, Аксиманд с ужасом видит в зеркале, как его лицо изменяется и становится лицом Локена. – И вообще, почему вы снова говорите на каком-то древнем языке, словно в вас бес вселился?
– Вот, к вам уже возвращается профессиональная терминология, господин аббат, – подметил Локен. – Только я боюсь, что Абаддон прав и бес вселился в Воителя. Поэтому я ради вас провел это утро в кузнице и выковал вам оружие для духовной брани, – и Локен вручил Аксиманду грубо сработанное распятие. – Изобразить Господа я вам на нем не смог, какой из меня скульптор, зато на тыльной стороне написал для вашего вдохновения наш старый девиз: видите, Un pour tous, tous pour un – по-моему, в богословском плане весьма глубокая мысль.
– Послушайте, Гарвель, оставьте свои выдумки, – взмолился Аксиманд, которому казалось, что Локен его разыгрывает.
– Работаем, аббат, не отвлекаемся! – скомандовал Локен, который за время службы натаскал немало новобранцев. – Повторяйте за мной: Pater noster…
– … qui es in caelis, – привычно продолжил Аксиманд.
– Вот! – радостно воскликнул Локен, не дав времени Аксиманду сообразить, что он только что сказал. – Пара часов тренировок, и вы все вспомните, мой дорогой аббат д’Эрбле!
Капитан Локен в любой своей ипостаси был человеком действия, поэтому уже на следующий вечер четверо морнивальцев, возглавляемые Аксимандом, вошли в покои Хоруса. Аксиманд все еще был не уверен, что из этого получится, но уже убежден после бесед с Локеном и Абаддоном, что делать что-то надо, пока Хорус не изменился еще сильнее – и Аксиманд поднял перед собой самодельное распятие.
– Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum! – возгласил Аксиманд, и примарх Хорус содрогнулся от его голоса.
– Ты думаешь испугать меня старыми выдумками? – гневно спросил Хорус, но не двинулся с места – стоило ему повернуться к Аксиманду, как взгляд Хоруса словно приковал к себе железный крест.
– Adveniat regnum tuum. Fiat voluntas tua, sicut in caelo et in terra, – продолжал Аксиманд, и слова древнего языка, который он уже вспомнил, звучали раскатисто и грозно, а в ответ им вокруг Хоруса словно сгустилась тьма.
– Ты сам отдал меня в Храм Змеи, а теперь считаешь меня проклятым? – возвысил голос Хорус и сделал несколько шагов вперед, так что его огромная фигура, обрамленная живой тьмой, почти нависла над четырьмя морнивальцами.
– Если ты не проклят, коснись креста, – с вызовом отозвался Локен, но вместо Хоруса на морнивальцев двинулось из-за его спины чернильно-черное облако.
– Sta! – приказал Аксиманд на латыни, и его окрик остановил темное облако, в котором зазвучал мерзкий, словно проникающий под кожу шепот, а Аксиманд заговорил на латыни уверенно и властно.
Ни Локен, ни Торгаддон не могли понять ни слова, только Абаддон, стоявший справа от Аксиманда, слегка покачал головой.
– Не думаю, друг мой, что вам достались настолько образованные и сведущие в истории бесы, – сказал Абаддон по-французски.
И действительно, тьма уже окружила четверых друзей, окутывая их плотным коконом, и Локен с Торгаддоном обнажили мечи – когда речь Аксиманда переменилась: теперь он повторял только одну фразу, в которой были и мольба, и надежда.
Хорус, все еще стоявший перед Аксимандом в нескольких метрах, зашатался, сделал несколько неверных шагов и рухнул словно поваленное дерево, Абаддон удержал Локена от того, чтобы сразу броситься примарху на помощь, а Аксиманд все повторял и повторял найденную фразу, теперь уже настойчивее и требовательнее.
Наконец потусторонний шепот стих, словно сломленный упрямством Аксиманда, обступивший четверых морнивальцев мрак рассеялся, и лежавший ничком Хорус уже не казался сломанным и мертвым – было видно, как он дышит и как снова свежеет и молодеет его лицо. Гарвель обвел друзей взглядом, увидел капли пота на лбу остававшегося недвижимым Абаддона, заметил, как по-прежнему напряжены все мускулы у Торгаддона и как дрожат руки у Аксиманда, принявшего на себя главный удар.
– Вот что крест животворящий делает! – как можно веселее сказал Локен, чтобы подбодрить друзей, но откликнулись ему не они.
– Делает? – воскликнул Хорус, приподнимаясь на полу. – Что вы делаете, хотел бы я знать! Командир устал, прилег подумать, а вы устроили над его головой этакий спектакль!
С этими словами Хорус вскочил на ноги и чуть суетливо подбежал к своим верным морнивальцам.
– Мне следовало бы вас наказать, хотя бы для того, чтобы не давать делу ход, что есть моя обязанность как командира, – доверительно сообщил Хорус. – Но вы просто молодые люди, и я уверен в чистоте ваших помыслов. Молодость – это порок, который легко исправляет время, и когда вы станете старше, вы поймете – и особенно вы, – Хорус осуждающе взглянул на Аксиманда, – обязательно поймете, что некоторыми вещами не шутят.
Если раньше Гарвель Локен редко беседовал с мрачным и нелюдимым Абаддоном наедине, то после объяснения на Аурее двух несхожих капитанов было не разлить водой – пусть они стали церемонно обращаться друг к другу на вы, на деле они стали настоящими братьями, узнавшими друг друга и в новом обличье.
Утром следующего дня после исцеления Воителя Локен постучался в каюту Абаддона и застал того в нехарактерной для него печали. Вид при этом Абаддон имел не меланхоличный, а самый что ни на есть бандитский: и его всегда раньше выбритый череп, и его челюсть были покрыты щетиной – по всей видимости, Абаддон собирался отпустить кудри и небольшую бородку.
– Что томит вашу душу, дорогой граф? – весело сказал неунывающий Локен, и к удовольствию их обоих в каюте зазвучал старинный и звучный французский, в котором даже р еще было раскатистым. – Я, конечно, не могу порадовать вас тем, что нашел на борту этого корабля бургундское или херес, да и мясо тут на вкус напоминает коровье вымя. Вымя есть, а хереса нет – весьма досадная ситуация.
– Милый д’Артаньян, – улыбнулся в ответ Атос, – если бы дело было только в отсутствии хереса, то я бы был самым беззаботным человеком на этом корабле. Но вот когда вы пришли, я думал о том, что нашим далеким потомкам, среди которых мы с вами оказались, попало в руки неслыханное могущество. Все окружающие нас чудеса созданы их руками – приди мне в голову разобраться с тем, как работают все механизмы в этой комнате, я бы был вынужден остаться здесь на месяцы и годы. Но вот, скажем, совсем простая мысль – что бесчестно стрелять боевому товарищу в спину, что этот поступок, что бы он ни преследовал, бесчестит и все дело. Это ведь так просто понять – но наши далекие потомки, похоже, этого не понимают.
– Когда вы садитесь на лошадь, Атос, вы берете в руки поводья, и лошадь скачет туда, куда вам нужно, – ответил д’Артаньян. – А если вы отпустите поводья, чтобы дать лошади свободу, даже умная лошадь завезет вас неведомо куда. Мне кажется, что наши далекие потомки сотнями поколений так надеялись на то, что машины и наука подарят им благоденствие, что давно выпустили поводья из рук.
– Когда я был мальчиком, я, конечно, мечтал о более справедливом мире, в котором все будут счастливы и не будет горя, – продолжал д’Артаньян. – Я и понятия не имел, какие механизмы могли бы этому помочь, но о своих мечтах я помнил и тогда, когда в моей бороде появилась седина, – и иногда малая часть мечтаний сбывалась, хотя для этого я действовал то шпагой, то добрым словом, безо всяких машин и шагающих крепостей.
– Это хорошо сказано, д’Артаньян, – согласился Атос. – Право, вы выглядите сейчас так свежо, что иногда я забываю о том, что говорю с маршалом Франции, и вы кажетесь мне тем молодым мушкетером, с которым я познакомился в 1625 году. А ведь вы прожили длинную и славную жизнь и дожили до мудрости.
– Я все равно нуждаюсь в вашем совете, Атос, – признал польщенный д’Артаньян. – Мне, например, совершенно невдомек, что говорил наш дорогой аббат после того, как дочитал Pater, и почему вы так уверены, что наша затея полностью удалась.
– Вы все же пренебрегли моим давним советом изучать латынь, – заметил Атос. – Сначала аббат д’Эрбле самонадеянно рассчитывал на свои силы и на хорошей латыни объявил демонам, обуявшим Воителя, что он генерал ордена иезуитов и им лучше убираться прочь. А потом, когда дела его оказались не блестящи, он вскричал: «Именем великого Игнатия Лойолы и именем Иисуса Христа, которому он служил – верните нам нашего командира!» – и повторял это до тех пор, пока демоны не устрашились и не выполнили его требование, можно сказать, с лихвой.
– А! – вскричал д’Артаньян. – Я-то думал, кого Воитель мне так напоминал, когда выставил нас из своих покоев.
– Впрочем, – вскоре вздохнул д’Артаньян, – много ли он вспомнит? Вот Портос и Арамис, похоже, даже не помнят своих имен, хотя не узнать их самих невозможно. Может, конечно, это и к лучшему – каково бы им пришлось в чужом мире и в чужом теле, пусть даже к их услугам и была бы его память?
– Каково же пришлось вам, д’Артаньян? – участливо спросил Атос.
– Я грешный человек, друг мой, – серьезно и просто сказал д’Артаньян, он действительно чувствовал себя не вечно молодым космодесантником, а старым и посеченным жизнью французским генералом. – Но я пытался быть добрым католиком и всю жизнь служил Богу и Франции. Да, оказаться невесть где и сражаться неизвестно за что – не сахар, но я решил, что я все равно буду служить Богу как могу. А выполнять приказы, смысл которых мне непонятен, мне не привыкать.
– Вот видите, – ответил грустной улыбкой Атос, – с вашей стороны немного невеликодушно полагать, что и наши друзья не найдут в себе подобной твердости.
Тарик Торгаддон был легок на помине: он вошел в комнату Атоса без стука, пихнув приотворенную дверь, и повалился на стул, словно устал идти по коридору огромного космического крейсера.
– Я, друзья мои, заслышал ваши голоса и тот прекрасный язык, которым вы последнее время услаждаете мой слух, и решил зайти к вам, – сообщил Торгаддон. – Мне этот язык теперь снится даже во снах, в которых я превосходно пирую, уничтожая печеную и жареную дичь. А между тем, черт возьми, в нашей трапезной один комбикорм! Я им что – свинья? Я тот, кто ест свинью, черт их всех подери! – и Торгаддон изобразил обиженное лицо, столь знакомое и Атосу, и д’Артаньяну, что они оба чуть не покатились со смеху, только память об обидчивости Портоса смогла их удержать от чрезмерного веселья.
– Я помню, что в империи интерексов есть хорошие охотничьи угодья, – заметил д’Артаньян. – Нам следовало бы вернуть им меч, которым ранили Воителя, и склонить их вождей к союзу – может, они научат нас, как справляться с демонами, не все же нам надеяться на то, что наш аббат нас отмолит.
– Я думаю, это отличная идея, – согласился Атос.
– А я думаю, – ворчливо сказал истомленный своими гастрономическими снами Торгаддон, – я думаю, что нашему Воителю давно было пора пожаловать и нам хорошие охотничьи угодья. А с ними и баронские титулы, чтобы эти хлюпики на рыцарских мирах, руководящие железными истуканами вместо доброй драки, не задирали перед нами нос. Барон Торгаддон – звучит, а?
– … де Брасье де Пьерфон, – не удержался от подколки д’Артаньян, хотя и не думал, что она дойдет по адресу.
– Ну наконец-то вы меня вспомнили, д’Артаньян, – проворчал Портос. – Я жду-пожду, пока вы с Атосом отвлечетесь от своих глубокомысленных замыслов и просто протянете мне руку, как старому другу…
– Доброе утро, господа, – поздоровался Аксиманд, возникая в дверях. – Я помимо своей воли услышал, что вы собираетесь отправиться в путешествие – и вот решил предложить себя в попутчики.
– Вы, Аксиманд, не далее как вчера давали зарок не участвовать больше ни в одной из моих затей, – напомнил д’Артаньян.
– Я переменил свое мнение, – признал Аксиманд. – Дело в том, что сегодня утром я зашел к Кириллу Зиндерманну, и мы разошлись во мнениях по одному богословскому вопросу…
– Надеюсь, Зиндерманн после этого остался в живых? – уточнил Атос.
– Несомненно, – ответил Аксиманд на французском. – Вот мои богословские расхождения с капитаном Таргостом, который отдал приказ в бою застрелить боевого товарища в спину, а до того собирался оклеветать моего друга, оказались более глубокими и закончились более мрачно. А Кирилл всего лишь отказался сказать мне, где найти рисунок иезуитского перстня, которого мне вчера не хватало, а вместо того сообщил мне, что Император является еще и Богом. Я же в ответ спросил его, похож ли недавно набегавший к нам в гости Ангрон на Сына Божия – слово за слово, и наши богословские расхождения стали нестерпимыми. Надеюсь, Кирилл последует моему совету сообщить нашему капитану, что тот – Сын Божий, и получит от него за это заслуженную выволочку.
– Наш капитан, Арамис, по вашей милости теперь получил повышение до Воителя, – рискнул назвать Аксиманда старым именем Атос.
– По-моему, Атос, это даже хорошо, – улыбнулся в ответ Арамис. – У нашего капитана никогда было не отнять ни доброты, ни трезвомыслия.
Обновленный Хорус заметно прибавил в энергии: речь его стала отрывистой и быстрой, движения сделались стремительными, пусть и немного мелкими, и хотя эта, уже третья версия Воителя выглядела не такой величественной, как предыдущие, Малогарсту она пришлась даже больше по душе, чем первая – несмотря на то, что Хорус постоянно теперь песочил его за проваленную идеологическую работу, Малогарст понимал, что этот Хорус – самый добрый из трех. Наконец у Сынов Хоруса появился не повелитель, а настоящий отец: ворчливый, вспыльчивый и бесконечно человечный.
– Что это за Крестовый поход? – восклицал Хорус, вихрем проносясь мимо почтительно замершего Малогарста, разворачиваясь и пробегая в обратном направлении. – Что это за Крестовый поход, Малó, я вас спрашиваю! Ни на одном солдате нет креста! Какие-то нехристи! Сарацины!
– Осмелюсь заметить, мой Воитель, что требуемые вами перемены в Легионе противоречат Имперским Истинам, – возразил Малогарст, скрывая улыбку.
– А! – вскричал Хорус, подбегая к Малогарсту, и помахал пальцем у него перед носом. – Вы вспомнили про Имперские Истины! Это после того, как вы все – ну хорошо, почти все – кадили этим четырем бесам, про которых я не могу вспоминать, не имея в руках ведра. А почему я не могу вспоминать о них без ведра? Да потому что меня каждый раз тошнит от этой мерзости!
– Но вы же сами, мой Воитель… – бесстрашно напомнил Малогарст.
– Я? – возмутился Хорус. – Может быть, я вас проверял! Да, проверял! – и только моя доброта не дает мне передать вас, Малó, и еще много кого прямо в руки кардиналу, то есть тьфу, Малкадору! И еще мне мешает стыд – потому что мне стыдно за вас, господа!
– Мне очень совестно, – признал Малогарст, пряча улыбку уже с большим трудом – раньше он бы трепетал от угрозы выдать его Малкадору, а теперь ничуть в серьезность этой угрозы не верил, но и повода бы больше не дал: что-то говорило ему, что, случись ему попасть в немилость на Терре, как Хорус теперь лично бросится его выгораживать и отстаивать. – Из-за моей неосмотрительности вам приходилось ходить с ведром…
– А, вы смеетесь! – вскричал Хорус и снова погрозил Малогарсту пальцем. – Так вот, я не желаю слышать о том, что во всем Легионе не сыщется сукна, чтобы пошить для солдат и офицеров красивые плащи с крестами! Не желаю слышать!
От необходимости немедленно исполнять распоряжение Воителя Малогарста спасло появление ветерана Легиона Йактона Круза: изменившийся Хорус очень полюбил старика и теперь часами беседовал с ним о Терре.
– Мой Воитель, вашей аудиенции испрашивает капитан Эреб! – доложил Йактон Круз и уже от себя добавил ворчливо: – Принесла нелегкая.
– Эреб? – откликнулся Хорус. – Незваный Эреб хуже гугенота. Да и званый немногим лучше. Задержите-ка его, капитан! Я хочу побеседовать с ним уже на моих условиях.
– Слушаюсь! – радостно откликнулся капитан Круз, у него и у самого давно чесались на Эреба руки.
– Я тоже осмелюсь напомнить вам о предстоящем визите примарха Русса, – нашелся Малогарст, когда Йактон Круз вышел.
– Дьявол! – воскликнул Хорус. – Вы могли бы мне об этом и не напоминать. Один мой брат – чернокнижник. Второй мой брат собирается его чуть не убить – собственного брата, тысяча чертей! Я уже говорил вам, Малó, что мы сделаем – я лично притащу их друг к другу и заставлю их пожать друг другу руки и расцеловаться в обе щеки. А уж потом я намылю шею этому рыжему – он хороший брат, настоящий брат, Малó, просто дуралей. Так что кликните-ка мне моих четверых сорванцов…
К Малогарсту за последние пару недель прилипли некоторые словечки обновленного Хоруса, которые Малогарст не понимал, просто ему нравилось, как они звучат – вот и сейчас он мысленно пожелал Хорусу и Крузу, чтобы их благословила блаженная Альберта Аженская, потому что от пошива плащей с крестами Малогарсту удалось в очередной раз увернуться.
– Четверо капитанов морнивальского братства, мой Воитель, покинули расположение Легиона, – доложил Малогарст, ожидая еще одного сеанса негодования, на этот раз не в свой адрес.
– Покинули? – переспросил Хорус. – Снова? И мне снова придется выгораживать их перед королем? Нет, мне это нравится!
– А вы что на это скажете, Малó? – спросил удивленного Малогарста Хорус. – Я вот клянусь вам холмами Гаскони, что мне все это начинает нравиться!